Микола Ткачев - Сплоченность [Перевод с белоруского]
— Собака! Повод нашел. Нет, не только пленных он искал… Знаю, давно ему не терпится проверить наш двор, — сказал Борис и, встав из-за стола, начал раздеваться. — А эти трое… рассказали что-нибудь о себе?
— Ничего. Только один, тот, что тебя знает, крикнул, когда выбегал из хаты, что он работал шофером в Калиновке.
— Гм… Мало ли было шоферов в Калиновке? И в нашей МТС, и на предприятиях, и в учреждениях… А может быть, они совсем и не пленные?
— Бог их ведает. В душу ведь к ним не залезешь. Может, и обманули… — Мать вздохнула и задумчиво прибавила: — Теперь не разберешь, кто — от души, а кто таится. Вот заходили к Макару люди из Бугров. Поросят покупали. Рассказывали, будто у них в деревне и в Выгарах партизаны были, целым отрядом проезжали.
— Когда?
— Вчера. Сходить бы в Бугры, к Параске, может и больше узнали бы.
Трое неизвестных и партизаны. Какая может быть между теми и другими связь? Кто эти неизвестные? Может быть, как раз и есть те, кого он с таким нетерпением ждет каждый день? Неотвязные думы долго не давали ему уснуть.
5
Когда Андрей Перепечкин и Сандро Турабелидзе убили конвоира, который гнал их и Никодима Космача на работу, они повернули в поле и дальше пошли глухими, бездорожными местами. Идти было трудно. Порывистый ветер валил с ног голодных, обессиленных людей. Слабость разливалась по телу, в глазах вертелись зеленые круги.
Ноги у Андрея так окоченели, что он их уже не чувствовал. Грязные, заскорузлые портянки, рваные башмаки с крагами, которые кинул ему в лицо гитлеровец, отобравший у него в лагере сапоги, — где тут быть теплу? Нестерпимо холодно было в летних штанах, латанных-перелатанных, не грела и поношенная фуфайка. Два его попутчика одеты были не лучше. Все они опустили края выцветших пилоток, натянули их на уши. Они не знали, куда девать свои руки: то засовывали их в карманы, то грели за пазухой, то прятали в рукава. Измученные, опухшие от холода и голода, они шли напрямик через заросли кустарника, обходя деревни.
— Ноги задубели, нет сил идти. Что будет, то будет, давайте завернем в деревню. Только бы отогреться, поесть. За тепло и кусок хлеба все отдам, — дрожа, умоляюще произнес Никодим Космач.
— Ах, шени чириме![1] Зачем в деревню? Там фашист, полицай. Я обратно в лагерь не хочу, — почерневшими губами шептал Сандро, едва передвигая ноги, на которых были одни тряпки, обмотанные телефонным проводом.
— Потерпи, дядька Никодим. Проберемся в дальние села, где фашистов нет, обогреемся, подкрепимся и дальше. А пока и в самом деле не мешало бы немножко отдохнуть. Давайте вон туда, в затишек, — показал Андрей в сторону густого ельника.
Они остановились, с минуту постояли молча. Потом, взглянув на Никодима, Андрей сказал:
— Ты в лагере начал было рассказывать о себе… ну, как попал к фашистам… да так и не кончил: на работу погнали.
Андрею хотелось дослушать рассказ Никодима. Он должен был составить себе более ясное представление о человеке, который идет сейчас рядом с ним. Каково прошлое этого человека? Что у него на душе? Можно ли на него положиться в трудную минуту? Все эти вопросы задавал себе Андрей и не только сейчас, но всякий раз, когда сталкивался с новым человеком, судьба которого скрещивалась с его судьбой.
— Так ты кончай, — попросил Андрей. — Расскажи, пока стоим.
— Не больно-то охота разговаривать. От холода свело всего.
— А ты коротко.
— Бр-р… На чем же это я тогда остановился? С голодухи память стала, что дырявый мешок, — ничего не держится.
— А ты дырку зашей либо заткни, — сказал Сандро и ухмыльнулся.
— Еще шутит. Грех смеяться.
— Ты не злись, рассказывай… Кончил на том, как послали тебя на какой-то там километр.
— Вот-вот… Ну, прибыл я на пост… Бр-р… Встречаю и провожаю поезда. Изредка обозы или колонны солдат пропускаю через переезд. А то все больше в будке у себя сижу. А фронт недалеко. Грохочет… Ах, черт бы побрал этот ветер! — воскликнул Никодим, растирая рукой щеку.
— Становись поближе… Вот тут возле нас, здесь тише.
— И то правда, — заметил Никодим и стал возле пушистой молодой ели. — Так, значит, грохотало. День, два. Потом налетели самолеты. Я как раз обоз военный пропускал через переезд. Вот тут и началось. Каша. Хорошо, что я под откосом в яме спрятался, а то было бы! Ну, поднялся, когда затихло. Кто из обоза уцелел — уехали. Дорога разбита. Телефон, как назло, испортился — позвонить не могу. Ждал почти до вечера — ни поездов, ни ремонтников. А тут слышу, стреляют со всех сторон… И так мне тяжело стало. Думаю: сколько пришлось перенести… после того как из военкомата был направлен на эти дорожные работы… А сколько, думаю, еще продлится это лихолетье. И вот решать надо: то ли оставаться на посту, у будки, то ли идти к начальству на станцию. Пока раздумывал — фашисты из лесу. На мотоциклах. Я — в кусты, они — по мне стрелять. Настигли и начали бить. А потом погнали в лагерь.
— Та-ак… — задумчиво произнес Андрей и, взглянув на Никодима, спросил: — А теперь что ты думаешь? Куда направиться?
— О… теперь мне не страшно… Под ногами ведь калиновская земля, родная… Идемте скорей…
— Идем, — согласился Андрей и, подумав о неизвестности, ожидающей их впереди, захотел узнать насчет этого мнение Никодима. — А скажи, ты ведь человек пожилой, должно быть опытный, — посоветуй, что нам делать, куда податься.
— Пристанище найти можно, — после короткого молчания ответил Никодим, выходя из-за елки. — Надо баб поискать… солдаток или вдов. И в примы к ним идти или работниками. Таким бабам нужны мужские руки…
— А кто за нас, Никодим, воевать будет? — сурово остановил его Сандро, гневно блеснув круглыми серо-карими глазами.
— Гм, кто… Воюй… Так чего ж вы просите совета? Что вы ко мне с уловками?
— А к партизанам, Никодим, ты не хочешь идти? — переглянувшись с Сандро, спросил Андрей. — Они непременно должны здесь быть. Писали ведь в газетах…
— Писали… Только пойди найди этих партизан. Долгая песня. Пока у меня другая забота. Вот в животе бурчит, переворачивается все. Давайте пойдем поскорее. Тут недалеко деревня, Нива называется. Может, на часок заскочили бы.
Дальше они шли молча. Начался лес, густой, с твердым грунтом. Среди деревьев было тише.
Они переходили лесную дорогу и вдруг в сторонке, возле кучи дров, увидели запряженную в телегу лошадь. Пожилая женщина и девочка выбирали поленья получше, укладывали их на воз. Они так занялись своим делом, что ничего не видели вокруг. Андрей первым подошел к ним и поздоровался. Женщина и девочка испуганно выпрямились, удивленно уставились на трех оборванных, худых незнакомцев.
— Видно, из плена? — спросила женщина, когда пришла в себя. — Боже мой, что с вами сделали…
— Не удивляйтесь, мамаша, — улыбнувшись, ответил Андрей. — Бывают экземпляры и похлеще, чем мы.
— В вашей деревне тихо? Нет гитлеровцев? — поинтересовался Сандро.
— Нет. А вот наши, люди говорят, были сегодня в Выгарах. Есть тут такая деревня.
— Какие наши? Кто?
— Откуда мне знать? Говорили, что наши, — переглянувшись с дочкой, вдруг почему-то неуверенно проговорила женщина. — Если надо, сами сходите, узнайте.
— Ага, так, так… — шепнул Андрей, обдумывая и прикидывая что-то. — А вы откуда?
— Из Нивы.
— Хорошо. Давайте, хлопцы, поможем мамаше — и с нею в деревню. Может, там узнаем больше.
Наложили воз дров, увязали, помогли коню вытащить его на дорогу.
— Выбрались в лес — набедовались. Гуж лопнул — еле с ним справились, — говорила женщина, поправляя черные с редкой сединой волосы, выбившиеся из-под платка на смуглый морщинистый лоб.
— А где… не знаю, как тебя величать… твой хозяин? — спросил Никодим, разглаживая пальцами русые усы.
— Зовут Авгиньей. Мужа нет, помер.
— А вы бы, Авгинья, выбрали себе кого-нибудь из нас в работники. И гужей бы этих не знали, да и другого… — посоветовал Никодим.
— Как это — выбрала?
— Да так, приняли бы временно на работу. Из пленных кто-нибудь мог бы пристать.
— Как он для нас старается, — шепнул Сандро Андрею.
— Нет нужды… А и была бы, так как-нибудь и без пленных обошлась… Воевать им надо. А не хотят — пускай тогда, уж извините, мыкаются по белу свету и муки терпят.
— Так-с, — процедил Никодим и умолк.
Он не стал продолжать разговора, так как ответ женщины был достаточно ясен и категоричен. «Поговори с ней еще, — подумал Никодим, — так и в хату погреться не пустит». Андрей и Сандро поняли, почему Космач умолк. Обрадованные словами тетки Авгиньи, они только переглянулись между собой, заулыбались. Некоторое время шли молча, потом Андрей спросил:
— Ну как, мать, жизнь под оккупантами?
— Сами знаете, как живется в плену. Вот так и у нас…
